Давыдов любимые темы и мотивы лирики. Денис васильевич давыдов

Начав писать еще в первые годы XIX в., Давыдов уже тогда определяется как поэт дружеского военного кружка, отчасти развивая ту линию «домашней» полупрофессиональной поэзии, которая была представлена его старшими товарищами и сослуживцами — Мариным, Аргамаковым и другими.

Уже в его ранние стихи входит грубоватое просторечие, элементы пародии и сатиры, приобретающие иной раз даже антиправительственную окраску: его басни 1803 г. «Река и зеркало», «Голова и ноги» и, по-видимому, принадлежащая ему басня «Орлица, Турухтан и Тетерев» (1804) были в это время заметным явлением вольной поэзии и даже испортили ему успешно начавшуюся военную карьеру.

Однако в отличие, например, от Марина ранний Давыдов уже принадлежитновой поэтической формации; он в гораздо большей степени открыт сентиментальным и романтическим веяниям и гораздо «профессиональнее» кружковых поэтов. Его учителя — Парни и анакреонтики, русские и французские; через десять лет он демонстративно определит свою поэтическую ориентацию, войдя в «Арзамас».

Особый, индивидуальный характер его поэзии заключается именно в сочетании традиционной анакреонтики с домашней поэзией кружка, в профессионализации этой последней — или, если угодно, в снижении, «одомашнивании» и бытовой конкретизации первой. Его героем становится «гусар гусаров» Бурцов — хорошо известный тогда кутила и бретер; предметный мир его стихов — это мир пуншевых стаканов, гусарской амуниции, непритязательной обстановки походного бивака.

В сущности его поэтическая работа идет в том же направлении, что и у Батюшкова, — и при всей внешней непохожести оба поэта внутренне близки друг другу: недаром же Давыдов в 1815 г. прямо перелагает «Мои пенаты» на язык своей поэзии («Другу-повесе»). Разница заключается в тех внешних признаках, которыми наделен лирический герой.

В отличие от батюшковского «ленивого мудреца» он ищет свободы от условностей общества не в скромном домике на лоне природы, а в дружеской пирушке или в сражении, которое составляет и его ремесло, и его искусство, — однако, как и у Батюшкова, он обретает здесь мир естественных чувств и страстей и демонстративно противопоставляет его «неестественному», сковывающему и фальшивому «свету». На этом контрасте строятся многие стихи Давыдова, и часто намеренная «грубость» его стихов имеет именно этот смысл:

Так мне ли ударять в разлаженные струны

И петь любовь, луну, кусты душистых роз?

Пусть загремят войны перуны,

Я в этой песне виртуоз!

(«В альбом», 1811)

Между тем Давыдов «пел» и любовь, и луну, и розы — и это очень характерно. В его военной поэзии была своя мера автобиографичности, как и у Батюшкова, но если Батюшков подчеркивал постоянно, что реальная биография его не тождественна поэтической, то Давыдов сознательно строил свою биографию в соответствии с тем обликом «казака-партизана», умеющего сражаться, любить и кутить с друзьями, но презирающего парады и паркеты, какой он сам же создавал в поэзии. Недаром злые языки уверяли, что Давыдов «не столько вырубил, сколько выписал» свою славу.

Тот же тип лирического героя является и в элегиях Давыдова. «Гусарские песни» заслонили собою его любовную лирику, и у самого Давыдова мы найдем иной раз легкое пренебрежение к элегической ипостаси своего творчества, — между тем это несправедливо.

Цикл из 9 элегий 1814—1817 гг. (не говоря уже о поздней лирике, где есть подлинные шедевры) резко выделяется среди «унылой элегии» 1810—1820-х гг. своим динамическим характером. Ни у кого, кроме Давыдова, элегия не строится по нормам ораторско-декламационного стиля — для него это характерно:

Возьмите меч — я недостоин брани!

Сорвите лавр с чела — он страстью помрачен!

(«Элегия I», 1814)

Эмоциональное содержание давыдовской элегии — именно страсть, ревность, не «охлаждение», не медитация. Пушкинское «бешенство желанья» — прямая реминисценция из давыдовской VIII элегии (1817):

Но ты вошла... и дрожь любви,

И смерть, и жизнь, и бешенство желанья

Бегут по вспыхнувшей крови,

И разрывается дыханье!

Элегии Давыдова не попали в свое время на магистральную линию развития русской поэзии, — они были не ко времени в период господства медитаций. Однако их поэтический опыт был учтен — Пушкиным, Языковым, поэзией 1830-х гг.

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Министерство образования и науки РФ

Государственное Образовательное Учреждение Высшего Профессионального Образования

«Тобольский Государственный Педагогический Институт им. Д.И.Менделеева».

Кафедра русского языка и литературы

ГУСАРСКАЯ ТЕМА В ЛИРИКЕ Д.В.ДАВЫДОВА

Выполнил (а): Студентка 22 группы

Турнаева Елена Викторовна

Проверил (а): Тарабукина Ю.А.

Тобольск - 2006 год

I. Введение

II. Основная часть

III. Заключение

IV. Используемая литература

ВВЕДЕНИЕ

Денис Васильевич Давыдов (1784-1839) вошёл в литературу как создатель «гусарской лирики». Его первые стихи, отражавшие либерально-дворянское вольномыслие, привлекали горячим патриотизмом, возмущением деспотией, смелыми сатирическими выпадами против царя («Голова и ноги», 1803; «Река и зеркало»), презрением к высшему, вельможному свету, к придворной знати («Договоры», 1807; «Моя песня», 1811; «Болтун красноречивый», 1816 -1818; «На князя П.И. Шаликова», 1826; «Гусарская исповедь», 1830).

Давыдов создал всего около пятнадцати «гусарских» песен и посланий. Объём его творчества вообще невелик, но след, оставленный им в русской поэзии, неизгладим.

Давыдов, один из организаторов и руководителей партизанского движения Отечественной войны 1812 года, заслужил известность также и в качестве военного писателя и мемуариста.

Умер Денис Васильевич неожиданно, но, успев, правда, совершить много воинских подвигов и деяний во имя славной памяти великой войны. И всё же в «двойных» определениях типа «поэт-воин», «поэт-партизан», на первое место выступает понятие «поэт». «Сын Аполлонов…».

Денис Давыдов

Я не поэт, я - партизан, казак. Я иногда бывал на Пинде, но наскоком…

Денис Давыдов - «Ответ», 1826

Денис Васильевич Давыдов был самым настоящим, самым знаменитым партизаном Отечественной войны.

Ни один из русских поэтов не удостоился при жизни такого количества дружеских посланий и посвящений. И почти во всех - удивление странным, противоестественным соединением поэзии и войны. А ещё более странное единение - поэта и воина - почему-то не казалось удивительным. «Давыдов, воин и поэт! // И в мире и в боях равно ты побеждаешь…» (С. Нечаев, 1816).

Это вечное «приложение»: «поэт-партизан», «поэт-воин», «певец-витязь», «певец-гусар». В отношении к Д.Давыдову сочетания подобного рода стали настолько привычны, что мы перестали замечать их несочетаемость.

Именно с Денисом Давыдовым и с его поэзией связано и наше особенное культурологическое отношение к самому понятию «гусар». До появления его стихотворений в сознании русского человека «гусары» («легкоконные воины». - Вл. Даль) ничем не отличались от «улан», «драгун», «кирасир» или «гренадёр». Служба в гусарских войсках поначалу вовсе не была престижной: тот же Давыдов начал служить в куда более привилегированном Кавалергардском полку - и лишь в 1804 году, за сочинение противоправительственных басен, был «понижен» рангом и сослан в Белорусский гусарский полк. Но в этом же году стало расходиться в многочисленных списках его стихотворение, положившее начало особенному отношению к гусарам. Стихотворение это было посвящено лихому буяну А.П. Бурцову, старшему сослуживцу автора, - и если бы не это стихотворение, то имя Бурцова, пьяницы и гуляки, ничем более себя не прославившего, давно бы кануло в вечность…

Представленный Давыдовым гусар - это был, собственно, первый в русской литературе живой образ воина, воссозданный путём словесного творчества. В стихах «поэта-воина» фактически нет ни одного описания сражения (какие есть у «невоинов» Батюшкова или Пушкина). Он часто ограничивается упоминанием неких «опорных» деталей военного быта («Сабля, водка, конь гусарский…») и охотнее воспевает не «сечу», а «биваки»…

Использовались Давыдовым и гиперболы, например, с непременной «водкой», столь «ухарски» потребляемой на пирушках: «Ставь бутылки перед нами…». Усы - с самых ранних стихов поэта - стали своеобразным символом гусара - «честью гусара»: «С закрученными усами…», «И с проседью усов…». Ещё более пестрят этими самыми «усами» стихотворные послания к Давыдову: «усатый запевала», «и закрутив с досады ус», «усатый воин». Благодаря этому образу понятие «гусар» стало нарицательным и даже расширительным: в обиход вошли слова «гусарить» («молодцевать из похвальбы, франтить молодечеством». - Вл. Даль) и «гусаристый»… Козьме Пруткову принадлежит шутливый, но очень глубокий афоризм: «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары».

Денис Васильевич был отнюдь не прочь «погусарить» и в стихах, и в прозе. Стихи свои он сам называл «крутыми», что проявлялось в особенной «взбалмошности» их языка и стиля: «понтируй, как понтируешь, фланкируй, как фланкируешь… («Гусарский пир», 1804). В «Песне старого гусара» (1817), упрекая гусар молодого поколения в отступлении от былых идеалов, автор восклицает: «Говорят: умней они.… Но что слышим от любого? Жомини да Жомини! А об водке - ни полслова!».

Барон Генрих Вениаминович Жомини (1779-1869) был генералом, французом на русской службе, слыл за известного военного теоретика; Давыдов, сам занимавшийся теорией партизанской войны, полемизировал с установками этого самого Жомини… Но стихи стали знамениты вовсе не этим намёком на полемику: необычное противопоставление не просто запомнилось, а врезалось в память, входило в бытовой обиход, превращалось в пословицу (впоследствии повторённую Вяземским и Пушкиным, Толстым и Лениным). И не будь этих стихов - кто бы сейчас вспомнил о генерале Жомини!.. Пожалуй, ни одному из русских поэтов судьба не даровала такой «гусаристой» биографии.

Лирика Давыдова по интонации стремительная, темпераментная, по речи непринуждённая, нарочито огрублённая гусарским жаргоном, - реакция на гладкопись салонной поэзии сентиментализма. Яркий её образец - стихотворение «Решительный вечер», (1818), в котором есть такие выражения: «как зюзя натянуся», «напьюсь свинья свиньёй», «пропью прогоны с кошельком». Давыдов в начальную поэтическую пору воспевал безудержное разгулье с легкомысленно резвыми харитами: «Пей, люби да веселися!» («Гусарский пир», 1804).

«Солдатская» лексика производит в такого рода стихах впечатление условности, благодаря тому, что бытовые словечки, реалии взяты не всерьёз, а стилизованы под «солдатскую» песню: «Между славными местами устремимся дружно в бой!». До Давыдова в «распашных» стихах отсутствовало героическое начало. У Давыдова гусарские пиры не имели самодовлеющего интереса, они всегда приподнимались над уровнем бытовых «шалостей», отсутствовали описания сражений: «Выпьем же и поклянёмся, что проклятью предаёмся…» («Бурцову»).

Б.М. Эйхенбаум, рассматривая давыдовскую «гусарщину» с т. зр. Развития батального жанра, указал на появление «личностной позы», конкретной фигуры «поэта-воина» в стихах Давыдова. К этому можно добавить, что новизна давыдовских стихов заключалась в новой мотивировке героики. В его стихах впервые делается упор на личный склад характера, на то, что можно назвать натурой. Для Давыдова главное - не поразить эффектом «военных» словечек, а блеснуть «натурой» гусара, умеющего мертвецки пить и жизнерадостно умирать, лихого забияки и в то же время героя.

«Отчаянность» характера воспринималась после стихов Дениса Давыдова как нечто неотделимое от военной героики. Вот почему и Давыдов, и его друзья и почитатели упорно стремились к отождествлению давыдовского гусара с самим поэтом. Давыдов даже несколько стилизовал свою жизнь под свои песни, всячески культивировал представление о себе как о «коренном гусаре» («Песня старого гусара»). Грибоедов, восторженно отзываясь об уме Давыдова, не забывает упомянуть и об его «гусарской» натуре: «Нет здесь, нет эдакой буйной и умной головы, я это всем твержу; все они, сонливые меланхолики, не стоят выкурки из его трубки».

Создавал свои первые гусарские стихотворения задолго до того, как в России начались дебаты о романтизме. Когда уже в первой половине 1820-х годов «парнасский атеизм», как называл его Пушкин, стал предметом горячих споров, Давыдов, в отличие от Пушкина, Вяземского, Кюхельбекера, Рылеева и многих других, не проявил интереса к теоретической стороне вопроса. Практически же его поэзия развивалась в русле романтического движения. Давыдов имеет право считаться одним из создателей русского романтизма. Своего рода экзотичность давыдовского гусара отвечала романтическим вкусам, подобно кавказской и восточной экзотике.

Удивительно у Давыдова то, что самыми «экзотическими» оказываются в его поэзии вещи простые и обыкновенные. Этим Давыдов открыл доступ в лирику реалиям жизни.

Узость «гусарского» взгляда на мир компенсируется плотностью бытовой основы, в которой крайне нуждалась лирика («Бурцову. Призывание на пунш»). О Д. Давыдове можно сказать, что он не всегда отдыхал на «кулях с овсом» и не всегда гляделся, вместо зеркала, в сталь своей «ясной сабли». Но кули с овсом, лошади, стаканы с пуншем, кивера, доломаны, ташки и даже усы, которые полагались гусару по форме, были непреложными реалиями гусарского образа жизни.

Множество эпигонов подхватили давыдовскую манеру, перепевая усы и кивера, трубочные затяжки, фланкировку и пунш. У Давыдова слова не подчиняются друг другу: в контексте не происходит взаимодействия лексических тонов. Этот поэт - противник однотонности, по-разному свойственной Батюшкову и Жуковскому.

У Давыдова колорит одних слов не оказывает влияния на другие; для него существует принципиальная разница между словами разного стиля и она. Он даже стремится к тому, чтобы контрасты были заметны: «Ради Бога и… арака //Посети домишко мой!». В этом послании к Бурцову Давыдов тремя точками разделяет «бога» с «араком» (водкой). Во втором послании парадоксальность давыдовских словосочетаний выступает уже как безоговорочная закономерность его стиля: «В благодетельном араке //Зрю спасителя людей». Героические маршевые интонации сменяются шутливыми или эпикурейскими. Неровность стиля резко подчёркивается:

Пусть мой ус, краса природы,

Чернобурый, в завитках,

Иссечётся в юны годы

И исчезнет, яко прах!

(«Бурцову. В дымном поле, на биваке…»)

Соседство «усов» и «бога», «бога» и «водки» не преследует сатирических или «богоборческих» целей, как, например, в героико-комических поэмах XVIII века. У Давыдова цели иные. Стилистические толчки отражают душевную порывистость «автора» и острые изломы его жизни: «Он часто с грозным барабаном // Мешает звук любовных слов…» («Гусар»).

Давыдов очень часто применяет в лирике разностопный стих, гораздо чаще, чем Батюшков, Жуковский и Пушкин. Поэтический синтаксис Давыдова, его интонации также отличаются разнообразием переходов, переключений из одной тональности в другую. Уравнивание слов несвойственно методу Давыдова и в лучших его произведениях применяется в особых целях. Этот принцип Давыдову чужд, как чужды ему гармоничность и поэтизация. Он дорожит лексической окраской «простонародных» слов. Позиция Давыдова была близка крыловской.

Одна из основных особенностей стихов Дениса Давыдова состоит в том, что они основаны на принципе «устной» речи. Устная интонация и лексика определяют специфику Давыдова и отличие его от Батюшкова и Жуковского. Принцип устной речи впервые Давыдовым был применён в «гусарских» стихах, первоначально и не претендовавших занять место в литературе.

Само по себе наличие разговорной - «гусарской» или «простонародной» - лексики ещё недостаточно для обновления содержания лирики. Новое содержание, концепция действительности осуществляется в лирике непременно и как новая конструкция, новое соотношение значащих форм. Очень велика при этом роль интонации и поэтического синтаксиса.

В позднем творчестве Давыдова есть несколько чисто лирических стихотворений, по своей художественной силе не уступающих его прославленной «гусарщине». Это другой полюс поэзии Дениса Васильевича, где нет «экзотики» и иронии, а также внешних эффектов. Здесь господствует простота, выразительные средства очень скупы. Глубоко звучат песенные интонации:

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений

И мимолётных сновидений

Не возвращай, не возвращай!

(Романс «Не пробуждай, не пробуждай…»)

Поэзия Давыдова оказала влияние на многих поэтов первой трети XIX века: А.С. Пушкина, П.А. Вяземского, Н.М. Языкова. По свидетельству Юзефовича, Пушкин говорил, что Денис Давыдов «дал ему почувствовать ещё в лицее возможность быть оригинальным». В свою очередь поэзия Пушкина оказала большое влияние на развитие творчества Давыдова, которого справедливо относят к поэтам пушкинской плеяды.

заключение

Декабрист М.В. Юзефович, рассказывая об одной из своих литературных бесед с Пушкиным, вспоминал: «Я раз сделал Пушкину вопрос, всегда меня занимавший: как он не поддался тогдашнему обаянию Жуковского и Батюшкова и, даже в самых первых своих опытах, не сделался подражателем ни того, ни другого? Пушкин мне отвечал, что этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему почувствовать ещё в Лицее возможность быть оригинальным».

Русская поэзия начала ЧЙЧ века была вообще богата литературными «масками»: «балладник» Жуковский, «повеса» Батюшков, «язвительный поэт» Вяземский, «буйный студент» Языков… Но «гусар-партизан» Давыдов явился раньше всех, - и маска эта сразу же привлекла своей открытой свободой чувств и деяний.

Число стихов, посвящённых Давыдову его современниками, едва ли не превосходит число его собственных стихотворений.

Неожиданный для русской поэзии «допушкинского» времени сплав своеобразного героя с новаторской стилистической системой делал Давыдова фактически поэтом без «подражателей»: он раз навсегда утвердил своё право на собственное, только ему принадлежащее место в русской литературе: «Пусть загремят войны перуны, я в этой песне виртуоз!».

Библиография

1. История русской литературы XIX века (первая половина). Учебник для студентов пед. ин-тов. - М., «Просвещение», 1973.

2. Кошелёв В.А. О жизни и творчестве Дениса Давыдова //Литература в школе. - 1996. - № 3 - с. 21-34.

3. Ревякин А.И. История русской литературы XIX века. Первая половина. Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов. - М., «Просвещение», 1977.

4. Семенко И.М. Поэты пушкинской поры. - М., «Художественная литература», 1970.

Подобные документы

Краткий биографический очерк жизни выдающегося военного командира В.Д. Давыдова. Его знакомство с Суворовым, значение данного обстоятельства в дальнейшей судьбе мальчика. Начало военной карьеры и участие в Отечественной войне 1812 г. Творчество Давыдова.

реферат , добавлен 30.03.2014

Ни один из русских поэтов не удостоился при жизни такого количества дружеских посланий и посвящений - поэт-партизан, поэт-воин, певец-витязь, певец-гусар. Именно с Денисом Давыдовым и с его поэзией связано особенное отношение к самому понятию "гусар".

реферат , добавлен 20.05.2008

Комплекс гусарских мотивов в литературе первой половины XIX века. Некоторые черты Дениса Давыдова в характеристике его героя. Буяны, кутилы, повесы и гусарство в прозе А.А. Бестужева (Марлинского), В.И. Карлгофа, в "Евгении Онегине" и прозе А.С. Пушкина.

дипломная работа , добавлен 01.12.2017

С.А. Есенин - представитель русской новокрестьянской поэзии и лирики, на позднем периоде - имажинизма. Биография, начало творчества, личная жизнь. Тема любви к Родине в лирике поэта. Участие в деятельности Суриковского литературно-музыкального кружка.

презентация , добавлен 14.12.2013

Творческое становление А. Ахматовой в мире поэзии. Изучение её творчества в области любовной лирики. Обзор источников вдохновения для поэтессы. Верность теме любви в творчестве Ахматовой 20-30 годов. Анализ высказываний литературных критиков о её лирике.

реферат , добавлен 05.02.2014

Жизненный путь Анны Андреевны Ахматовой и загадка популярности ее любовной лирики. Традиции современников в творчестве А. Ахматовой. "Великая земная любовь" в ранней лирике. Ахматовское "я" в поэзии. Анализ любовной лирики. Прототипы лирических героев.

реферат , добавлен 09.10.2013

Краткая биография Н. Заболоцкого. Основные периоды творчества поэта, характерные черты каждого из них. Диапазон идей лирики Н.А. Заболоцкого, ее философичность. Основы натурфилософской концепции. Значение поэзии Заболоцкого для русской философской лирики.

реферат , добавлен 24.04.2009

Начало творческого становления А. Ахматовой в мире поэзии. Анализ любовной лирики поэтессы. Отображение женской души в ее стихах. Характерные черты ее поэтической манеры. Любовь – "Пятое время года". Верность теме любви в творчестве поэтессы 20-30 гг.

реферат , добавлен 11.01.2014

Общее описание различных взглядов на развитие натурфилософии в русской поэзии. Литературный анализ категории "поэтической вселенной" в лирике А.Ю. Шадринова. Особенности построения пространственно-временной модели природного мира в творчестве автора.

курсовая работа , добавлен 24.05.2017

Зарождение и рассвет творчества Ф. Тютчева и А. Фета. Анализ общих признаков и образных параллелей присущих каждому поэту. Романтизм как литературное направление лирики Ф. Тютчева. А. Фет как певец русской природы. Философский характер их лирики.

Литературная деятельность Давыдова выразилась в целом ряде стихотворений и в нескольких прозаических статьях.

Успешные партизанские действия в войну 1812 прославили его, и с тех пор он создает себе репутацию «певца-воина», действующего в поэзии «наскоком», как на войне. Эта репутация поддерживалась и друзьями Давыдова, в том числе и Пушкиным. Однако «военная» поэзия Давыдова ни в какой мере не отражает войны: он воспевает быт тогдашнего гусарства. Вино, любовные интриги, буйный разгул, удалая жизнь - вот содержание их.

В таком духе написаны «Послание Бурцову», «Гусарский пир», «Песня», «Песня старого гусара». Важно заметить что именно в вышеперечисленных работах своих Давыдов проявил себя как новатор русской литературы, впервые использовав в рассчитанном на широкий круг читателей произведении профессионализмы (например в описании гусарского быта используются гусарские названия предметов одежды, личной гигиены, названия оружия). Это новаторство Давыдова напрямую повлияло на творчество Пушкина, который продолжил эту традицию.

Наряду со стихотворениями вакхического и эротического содержания у Давыдова были стихотворения в элегическом тоне, навеянные, с одной стороны, нежной страстью к дочери пензенского помещика Евгении Золотаревой, с другой - впечатлениями природы. Сюда относится большая часть лучших его произведений последнего периода, как-то: «Море», «Вальс», «Речка».

Кроме оригинальных произведений, у Давыдова были и переводные - из Арно, Виже, Делиля, Понс-де-Вердена и подражания Вольтеру, Горацию, Тибуллу.

В степных пензенских краях вместе с ощущением беспредельной воли и простора к Денису Васильевичу совершенно нежданно пришла и на целых три года закружила, как ослепительно-лихая весенняя гроза, его последняя, неистовая, самозабвенная, безрассудная, счастливая и мучительная любовь... Все случилось как-то само собой. Однажды на святочной неделе он, заснеженный и веселый, примчался за двести верст в село Богородское навестить своего сослуживца и подчиненного по партизанскому отряду, бывшего гусара-ахтырца Дмитрия Бекетова и здесь встретился и познакомился с его племянницей, 22-летней Евгенией Золотаревой, приходившейся через московское семейство Сонцовых дальней родственницей Пушкину. Живая, общительная, легкая и остроумная, с блестящими темными глазами, похожими на спелые вишни, окропленные дождевой влагой, в глубине которых, казалось, таилась какая-то зазывная восточная нега, она буквально в одно мгновение очаровала славного поэта-партизана. К тому же, как оказалось, Евгения хорошо знала о всех его подвигах по восторженным рассказам дяди и была без ума от его стихов, особенно от любовных элегий, которые прекрасно читала наизусть...

Обоюдный интерес с первой же встречи обернулся взаимной симпатией. Дальше - больше. Воспламенившиеся чувства вспыхнули с неудержимой силой.

Денис Васильевич, конечно, помнил о том, что стоит на пороге своего пятидесятилетия, что давным-давно женат, что у него уже шестеро детей и репутация примерного семьянина, и тем не менее ничего не мог поделать с нахлынувшим на него и яростно захлестнувшим все его существо любовным порывом, который по своему прямодушию он не собирался скрывать ни от любимой, ни от всего белого света:

Я вас люблю так, как любить вас должно:

Наперекор судьбы и сплетней городских,

Наперекор, быть может, вас самих,

Томящих жизнь мою жестоко и безбожно.

Я вас люблю не оттого, что вы

Прекрасней всех, что стан ваш негой дышит,

Уста роскошествуют и взор Востоком пышет,

Что вы -- поэзия от ног до головы!

Я вас люблю без страха, опасенья

Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, --

Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья...

Я вас люблю затем, что это -- вы!..

Любовь к Евгении Золотаревой явилась для Давыдова великой бедой и великим, ни с чем не сравнимым счастьем. Три года этой любви, как сам он говорил впоследствии, были краткими, как три мгновения, но вместили в себя три нескончаемые, заново прожитые жизни. Все, что выпало ему, он испытал полной мерой -- и восторженное упоение юной красотой, и тяжелый гнев и ледяной холод оскорбленной жены; и мечтательный полет души и змеиное шипение сплетен; и головокружительное кипение страсти и горько-трезвое осознание непреодолимости суровых жизненных обстоятельств... Пожалуй, никогда прежде он не испытывал и такого бурного прилива творческих сил, как в эти три года.

«Без шуток, от меня так и брызжет стихами, - признавался он в одном из писем Вяземскому. - Золотарева как будто прорвала заглохший источник. Последние стихи сам скажу, что хороши, и оттого не посылаю их тебе, что боюсь, как бы они не попали в печать, чего я отнюдь не желаю... Уведомь, в кого ты влюблен? Я что-то не верю твоей зависти моей помолоделости; это отвод. Да и есть ли старость для поэта? Я, право, думал, что век сердце не встрепенется и ни один стих из души не вырвется. Золотарева все поставила вверх дном: и сердце забилось, и стихи явились, и теперь даже текут ручьи любви, как сказал Пушкин. A propos 1, поцелуй его за эпиграф в «Пиковой даме», он меня утешил воспоминанием обо мне...»

Последний, неистовый и страстный роман Давыдова, конечно, с самого начала был обречен на печальную развязку. Так он и закончится. Не в силах ничего изменить в их отношениях, они будут рваться друг к другу и понимать, что соединение двух сердец невозможно, будут писать пылкие сбивчивые письма, мучиться разлукой и ревностью. Наконец Евгения в отчаянии выйдет замуж за немолодого отставного драгунского офицера Василия Осиповича Мацнева. А Денис Васильевич, как говорится в таких случаях, смиренно возвратится в свое твердое семейное лоно.

Но памятью об этой любви останется большой лирический цикл стихотворений, искренний, пылкий и нежный, посвященный Евгении Дмитриевне Золотаревой, о котором восхищенный Белинский впоследствии напишет:

«Страсть есть преобладающее чувство в песнях любви Давыдова; но как благородна эта страсть, какой поэзии и грации исполнена она в этих гармонических стихах. Боже мой, какие грациозно-пластические образы!»…

Представленный Давыдовым гусар – это был, собственно, первый в русской литературе живой образ воина, воссозданный путём словесного творчества. В стихах «поэта-воина» фактически нет ни одного описания сражения (какие есть у «невоинов» Батюшкова или Пушкина). Он часто ограничивается упоминанием неких «опорных» деталей военного быта («Сабля, водка, конь гусарский…») и охотнее воспевает не «сечу», а «биваки»…

Использовались Давыдовым и гиперболы, например, с непременной «водкой», столь «ухарски» потребляемой на пирушках: «Ставь бутылки перед нами…». Усы – с самых ранних стихов поэта – стали своеобразным символом гусара – «честью гусара»: «С закрученными усами…», «И с проседью усов…». Ещё более пестрят этими самыми «усами» стихотворные послания к Давыдову: «усатый запевала», «и закрутив с досады ус», «усатый воин». Благодаря этому образу понятие «гусар» стало нарицательным и даже расширительным: в обиход вошли слова «гусарить» («молодцевать из похвальбы, франтить молодечеством». – Вл. Даль) и «гусаристый»… Козьме Пруткову принадлежит шутливый, но очень глубокий афоризм: «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары».

Лирика Давыдова по интонации стремительная, темпераментная, по речи непринуждённая, нарочито огрублённая гусарским жаргоном, - реакция на гладкопись салонной поэзии сентиментализма. Яркий её образец – стихотворение «Решительный вечер», (1818), в котором есть такие выражения: «как зюзя натянуся», «напьюсь свинья свиньёй», «пропью прогоны с кошельком». Давыдов в начальную поэтическую пору воспевал безудержное разгулье с легкомысленно резвыми харитами: «Пей, люби да веселися!» («Гусарский пир», 1804).

Б.М. Эйхенбаум, рассматривая давыдовскую «гусарщину» с т. зр. развития батального жанра, указал на появление «личностной позы», конкретной фигуры «поэта-воина» в стихах Давыдова. К этому можно добавить, что новизна давыдовских стихов заключалась в новой мотивировке героики. В его стихах впервые делается упор на личный склад характера, на то, что можно назвать натурой. Для Давыдова главное – не поразить эффектом «военных» словечек, а блеснуть «натурой» гусара, умеющего мертвецки пить и жизнерадостно умирать, лихого забияки и в то же время героя.

Узость «гусарского» взгляда на мир компенсируется плотностью бытовой основы, в которой крайне нуждалась лирика («Бурцову. Призывание на пунш»). О Давыдове можно сказать, что он не всегда отдыхал на «кулях с овсом» и не всегда гляделся, вместо зеркала, в сталь своей «ясной сабли». Но кули с овсом, лошади, стаканы с пуншем, кивера, доломаны, ташки и даже усы, которые полагались гусару по форме, были непреложными реалиями гусарского образа жизни.

Множество эпигонов подхватили давыдовскую манеру, перепевая усы и кивера, трубочные затяжки, фланкировку и пунш. У Давыдова слова не подчиняются друг другу: в контексте не происходит взаимодействия лексических тонов. Этот поэт – противник однотонности, по-разному свойственной Батюшкову и Жуковскому.

Пусть мой ус, краса природы,

Чернобурый, в завитках,

Иссечётся в юны годы

И исчезнет, яко прах!

(«Бурцову. В дымном поле, на биваке…»)

Само по себе наличие разговорной – «гусарской» или «простонародной» - лексики ещё недостаточно для обновления содержания лирики. Новое содержание, концепция действительности осуществляется в лирике непременно и как новая конструкция, новое соотношение значащих форм. Очень велика при этом роль интонации и поэтического синтаксиса.

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений

И мимолётных сновидений

Не возвращай, не возвращай!

(Романс «Не пробуждай, не пробуждай…»)

…В степных пензенских краях вместе с ощущением беспредельной воли и простора к Денису Васильевичу совершенно нежданно пришла и на целых три года закружила, как ослепительно-лихая весенняя гроза, его последняя, неистовая, самозабвенная, безрассудная, счастливая и мучительная любовь...

Все случилось как-то само собой. Однажды на святочной неделе он, заснеженный и веселый, примчался за двести верст в село Богородское навестить своего сослуживца и подчиненного по партизанскому отряду, бывшего гусара-ахтырца Дмитрия Бекетова и здесь встретился и познакомился с его племянницей, 22-летней Евгенией Золотаревой , приходившейся через московское семейство Сонцовых дальней родственницей Пушкину . Живая, общительная, легкая и остроумная, с блестящими темными глазами, похожими на спелые стенные вишни, окропленные дождевой влагой, в глубине которых, казалось, таилась какая-то зазывная восточная нега, она буквально в одно мгновение очаровала славного поэта-партизана. К тому же, как оказалось, Евгения хорошо знала о всех его подвигах по восторженным рассказам дяди и была без ума от его стихов, особенно от любовных элегий, которые прекрасно читала наизусть...

Денис Васильевич , конечно, помнил о том, что стоит на пороге своего пятидесятилетия, что давным-давно женат, что у него уже шестеро детей и репутация примерного семьянина, и тем не менее ничего не мог поделать с нахлынувшим на него и яростно захлестнувшим все его существо любовным порывом, который по своему прямодушию он не собирался скрывать ни от любимой, ни от всего белого света:

Я вас люблю так, как любить вас должно:

Наперекор судьбы и сплетней городских,

Наперекор, быть может, вас самих,

Томящих жизнь мою жестоко и безбожно.

Я вас люблю не оттого, что вы

Прекрасней всех, что стан ваш негой дышит,

Уста роскошествуют и взор Востоком пышет,

Что вы -- поэзия от ног до головы!

Я вас люблю без страха, опасенья

Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, --

Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья...

Я вас люблю затем, что это -- вы!..

Любовь к Евгении Золотаревой явилась для Давыдова великой бедой и великим, ни с чем не сравнимым счастьем. Три года этой любви, как сам он говорил впоследствии, были краткими, как три мгновения, но вместили в себя три нескончаемые, заново прожитые жизни. Все, что выпало ему, он испытал полной мерой -- и восторженное упоение юной красотой, и тяжелый гнев и ледяной холод оскорбленной жены; и мечтательный полет души и змеиное шипение сплетен; и головокружительное кипение страсти и горько-трезвое осознание непреодолимости суровых жизненных обстоятельств... Пожалуй, никогда прежде он не испытывал и такого бурного прилива творческих сил, как в эти три года.

«Без шуток, от меня так и брызжет стихами, - признавался он в одном из писем Вяземскому . - Золотарева как будто прорвала заглохший источник. Последние стихи сам скажу, что хороши, и оттого не посылаю их тебе, что боюсь, как бы они не попали в печать, чего я отнюдь не желаю... Уведомь, в кого ты влюблен? Я что-то не верю твоей зависти моей помолоделости; это отвод. Да и есть ли старость для поэта? Я, право, думал, что век сердце не встрепенется и ни один стих из души не вырвется. Золотарева все поставила вверх дном: и сердце забилось, и стихи явились, и теперь даже текут ручьи любви, как сказал Пушкин. A propos 1, поцелуй его за эпиграф в «Пиковой даме», он меня утешил воспоминанием обо мне...»

Последний, неистовый и страстный роман Давыдова , конечно, с самого начала был обречен на печальную развязку. Так он и закончится. Не в силах ничего изменить в их отношениях, они будут рваться друг к другу и понимать, что соединение двух сердец невозможно, будут писать пылкие сбивчивые письма, мучиться разлукой и ревностью. Наконец Евгения в отчаянии выйдет замуж за немолодого отставного драгунского офицера Василия Осиповича Мацнева . А Денис Васильевич , как говорится в таких случаях, смиренно возвратится в свое твердое семейное лоно.

Но памятью об этой любви останется большой лирический цикл стихотворений, искренний, пылкий и нежный, посвященный Евгении Дмитриевне Золотаревой , о котором восхищенный Белинский впоследствии напишет:

_________________________

1 Между прочим (франц.).

Источник: Серебряков Г. В. Денис Давыдов.
М.: Мол. Гвардия, 1985. - 446 с., ил. - с. 411-414.

СТИХИ ДЕНИСА ДАВЫДОВА

ГУСАРСКАЯ ИСПОВЕДЬ

Я каюсь! Я гусар давно, всегда гусар,
И с проседью усов - все раб младой привычки.
Люблю разгульный шум, умов, речей пожар
И громогласные шампанского оттычки.
От юности моей враг чопорных утех -
Мне душно на пирах без воли и распашки.
Давай мне хор цыган! Давай мне спор и смех,
И дым столбом от трубочной затяжки!

Бегу век сборища, где жизнь в одних ногах,
Где благосклонности передаются весом,
Где откровенность в кандалах,
Где тело и душа под прессом;
Где спесь да подлости, вельможа да холоп,
Где заслоняют нам вихрь танца эполеты,
Где под подушками потеет столько ж...,
Где столько пуз затянуто в корсеты!

Но не скажу, чтобы в безумный день
Не погрешил и я, не посетил круг модный;
Чтоб не искал присесть под благодатну тень
Рассказчицы и сплетницы дородной;
Чтоб схватки с остряком бонтонным убегал,
Или сквозь локоны ланиты воспаленной
Я б шепотом любовь не напевал
Красавице, мазуркой утомленной.

Но то - набег, наскок; я миг ему даю,
И торжествуют вновь любимые привычки!
И я спешу в мою гусарскую семью,
Где хлопают еще шампанского оттычки.
Долой, долой крючки, от глотки до пупа!
Где трубки?.. Вейся, дым, на удалом раздолье!
Роскошествуй, веселая толпа,
В живом и братском своеволье!

1832

ЕЙ

В тебе, в тебе одной природа, не искусство,
Ум обольстительный с душевной простотой,
Веселость резвая с мечтательной душой,
И в каждом слове мысль, и в каждом взоре чувство!

1833

Вошла - как Психея, томна и стыдлива,
Как юная пери, стройна и красива...
И шепот восторга бежит по устам,
И крестятся ведьмы, и тошно чертям!

1833

{spoiler title= opened=0}

ВАЛЬС

Ев. Д. 3<олотаре>вой*
Кипит поток в дубраве шумной
И мчится скачущей волной,
И катит в ярости безумной
Песок и камень вековой.
Но, покорен красой невольно,
Колышет ласково поток
Слетевший с берега на волны
Весенний, розовый листок.
Так бурей вальса не сокрыта,
Так от толпы отличена,
Летит, воздушна и стройна,
Моя любовь, моя харита,
Виновница тоски моей,
Моих мечтаний, вдохновений,
И поэтических волнений,
И поэтических страстей!

1834

* Золотарева Евгения Дмитриевна - дочь пензенских помещиков, с которой у Давыдова был был продолжительный роман. - Прим. ред.

Я не ропщу. Я вознесен судьбою
Превыше всех! - Я счастлив, я любим!
Приветливость даруется тобою
Соперникам моим...
Но теплота души, но все, что так люблю я
С тобой наедине...
Но действенность живого поцелуя...
Не им, а мне!

1834

ЗАПИСКА, ПОСЛАННАЯ НА БАЛЕ

Тебе легко - ты весела,
Ты радостна, как утро мая,
Ты резвишься, не вспоминая,
Какую клятву мне дала...
Ты права. Как от упоенья,
В чаду кадильниц, не забыть
Обет, который, может быть,
Ты бросила от нетерпенья,
А я?-Я жалуюсь безжалостной судьбе;
Я плачу, как дитя, приникнув к изголовью,
Мечусь по ложу сна, терзаемый любовью,
И мыслю о тебе... и об одной тебе!

1834

И МОЯ ЗВЕЗДОЧКА

Море воет, море стонет,
И во мраке, одинок,
Поглощен волною, тонет
Мой заносчивый челнок.

Но, счастливец, пред собою
Вижу звездочку мою -
И покоен я душою,
И беспечно я пою:

«Молодая, золотая
Предвещательница дня,
При тебе беда земная
Недоступна до меня.

Но сокрой за бурной мглою
Ты сияние свое -
И сокроется с тобою
Провидение мое!»

1834

Я люблю тебя, без ума люблю!
О тебе одной думы думаю,
При тебе одной сердце чувствую,
Моя милая, моя душечка.

Ты взгляни, молю, на тоску мою -
И улыбкою, взглядом ласковым
Успокой меня, беспокойного,
Осчастливь меня, несчастливого.

Если жребий мой - умереть тоской -
Я умру, любовь проклинаючи,
Но и в смертный час воздыхаючи
О тебе, мой друг, моя душечка!

1834

* * *

О, кто, скажи ты мне, кто ты,
Виновница моей мучительной мечты?
Скажи мне, кто же ты? - Мой ангел ли хранитель
Иль злобный гений-разрушитель
Всех радостей моих? - Не знаю, но я твой!
Ты смяла на главе венок мой боевой,
Ты из души моей изгнала жажду славы,
И грезы гордые, и думы величавы.
Я не хочу войны, я разлюбил войну, -
Я в мыслях, я в душе храню тебя одну.
Ты сердцу моему нужна для трепетанья,
Как свет очам моим, как воздух для дыханья.
Ах! чтоб без трепета, без ропота терпеть
Разгневанной судьбы и грозы и волненья,
Мне надо на тебя глядеть, всегда глядеть,
Глядеть без устали, как на звезду спасенья!
Уходишь ты-и за тобою вслед
Стремится мысль, душа несется,
И стынет кровь, и жизни нет!..
Но только что во мне твой шорох отзовется,
Я жизни чувствую прилив, я вижу свет,
И возвращается душа, и сердце бьется!..

1834

ПОСЛЕ РАЗЛУКИ

Когда я повстречал красавицу мою,
Которую любил, которую люблю,
Чьей власти избежать я льстил себя обманом, -
Я обомлел! Так, случаем нежданным,
Гуляющий на воле удалец -
Встречается солдат-беглец
С своим безбожным капитаном.

1834

РЕЧКА

Давно ли, речка голубая,
Давно ли, ласковой волной
Мой челн привольно колыхая,
Владела ты, источник рая,
Моей блуждающей судьбой!

Давно ль с беспечностию милой
В благоуханных берегах
Ты влагу ясную катила
И отражать меня любила
В своих задумчивых струях!..

Теперь, печально пробегая,
Ты стонешь в сумрачной тиши,
Как стонет дева молодая,
Пролетный призрак обнимая
Своей тоскующей души.

Увы! твой ропот заунывный
Понятен мне, он - ропот мой;
И я пою последни гимны
И твой поток гостеприимный
Кроплю прощальною слезой.

Наутро пурпурной зарею
Запышет небо, - берега
Блеснут одеждой золотою,
И благотворною росою
Закаплют рощи и луга.

Но вод твоих на лоне мутном
Все будет пусто!.. лишь порой,
Носясь полетом бесприютным,
Их гостем посетит минутным
Журавль, пустынник кочевой.

О, где тогда, осиротелый,
Где буду я! К каким странам,
В какие чуждые пределы
Мчать будет гордо парус смелый
Мой челн по скачущим волнам!

Но где б я ни был, сердца дани -
Тебе одной. Чрез даль морей
Я на крылах воспоминаний
Явлюсь к тебе, приют мечтаний,
И мук, и благ души моей!

Явлюсь, весь в думу превращенный,
На берега твоих зыбей,
В обитель девы незабвенной,
И тихо, странник потаенный,
Невидимым приникну к ней.

И, неподвластный злым укорам,
Я облеку ее собой,
Упьюсь ее стыдливым взором,
И вдохновенным разговором,
И гармонической красой;

Ее, чья прелесть - увлеченье!
Светла, небесна и чиста,
Как чувство ангела в моленье,
Как херувима сновиденье,
Как юной грации мечта!

1834

РОМАНС

Не пробуждай, не пробуждай
Моих безумств и исступлений
И мимолетных сновидений
Не возвращай, не возвращай!

Не повторяй мне имя той,
Которой память - мука жизни,
Как на чужбине песнь отчизны
Изгнаннику земли родной.

Не воскрешай, не воскрешай
Меня забывшие напасти,
Дай отдохнуть тревогам страсти
И ран живых не раздражай.

Иль нет! Сорви покров долой!..
Мне легче горя своеволье,
Чем ложное холоднокровье,
Чем мой обманчивый покой.

1834

* * *

Что пользы мне в твоем совете,
Когда я съединил и пламенно люблю
Весь Божий мир в одном предмете,
В едином чувстве - жизнь мою!

Категории

Выбор редакции

Давыдов любимые темы и мотивы лирики. Денис васильевич давыдов

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Подобные документы

Поиск

Подписка

Популярные записи

Последние записи